Можно долго искать слова, чтобы описать московский театр «Мастерская П.Н. Фоменко». Оригинальный, воздушный, легкий, пленительный. Но, как и любовь, некоторые вещи сложно объяснить. А для меня спектакли «Мастерской Фоменко» стали любовью с первого взгляда. Поэтому ничего, кроме признаний в любви, в этой статье вы не увидите.

«Мастерская П.Н. Фоменко» посетила Израиль со спектаклем «Египетские ночи» – одним из спектаклей проекта «Золотая маска в Израиле» в рамках Международного театрального фестиваля Jaffa Fest, организованного театром Гешер. Сюжет в двух словах: к успешному петербуржскому поэту Чарскому приходит итальянский импровизатор. Чарский устраивает итальянцу прием в высшем свете, дабы тот мог заработать денег. А в качестве идеи для импровизации был выбран миф о Клеопатре, в котором царица предлагала своим подданным купить ночь с нею ценой жизни.

Интересно, что по одной из версий пушкиноведов, прообразом импровизатора, который приходит к петербургскому поэту, мог быть польский поэт Адам Мицкевич. Мицкевич хорошо импровизировал по-польски и по-французски, чего Пушкину никогда не удавалось. Но это мы пушкиноведам и оставим.

Спектакль – это своеобразный литературный коллаж, в которой входят стихотворения Пушкина, его повесть и неоконченная поэма «Египетские ночи» и наброски «Мы проводили вечер на даче». К пушкинским текстам добавлены фрагменты поэмы Брюсова «Египетские ночи». Кроме того – музыка Паганини и Россини. Все смешалось в мастерской у Фоменко. Но смешалось, как всегда, изысканно. Непостижимый талант Фоменко создал совершенную форму из этих разных произведений, и всё действо походит на красивый сон. Сон, в котором декольте музы служит поэту чернильницей. Сон, где обаятельная княгиня Вольская, перевоплощаясь в Клеопатру, восходит на котурны из стопки книг. Игра диалогов и ремарок. Мелодичность актерской речи. Сочетание профессионализма, ума и легкости, которое так важно для театра. Да и не только для театра.

«Ах, Пушкин, Пушкин», –  вздыхают артисты в спектакле. А мне хочется вторить им: «Ах, Фоменко, Фоменко».

О Петре Наумовиче, театре и любви к нему я поговорила с Карэном Бадаловым, актером московского театра «Мастерская П.Н. Фоменко» и исполнителем главной роли Импровизатора в спектакле «Египетские ночи».

– Карэн, сколько я ни пытаюсь, никак не могу понять, в чем эта особая черта театра Фоменко? Может быть, вы мне скажете, в чем его особенность?

– Я бы не смог объяснить это в двух в словах. Свои особенности все-таки складывались не годами, а десятилетиями. Театр был образован еще в 88 году. Можно сказать, в прошлом тысячелетии, даже не столетии (смеётся). То есть прошло уже 30 лет. Такие вещи складываются постепенно. Я думаю, что это связано, в первую очередь, с Петром Наумовичем. С его культурой, образованностью и потребностью задавать определенные вопросы. Однажды он сказал: «Какого уровня вопрос вы себе задаете, такого уровня ответ вы, возможно, и получите». Может быть, и не получите. Но, чем сильнее, чем выше и чем объемнее вопросы, тем больше вероятность, что вы хоть что-то удобоваримое получите. И я думаю, что с этим связан наш театр, его направление, его мысли и атмосфера. То, о чем вы говорите.

Ведь что притягивает людей? Прежде всего, атмосфера. Хоть вы, зрители, уже видите продукт,  мы продукт живой, который все время видоизменяется [в отличие от кино]. Этим театр и интересен. Момент той атмосферы, которая создаётся на репетициях, атмосферы, которая создаётся выбором материала, музыки и всего остального – это момент культурологический.

– Расскажите, в чем отличие старой труппы театра от новой?

– Для молодых, которые у Фомы уже не учились, мы – нафталин. И, естественно, им постоянно хочется что-то доказывать. Они уже по-другому видят всё, и с ними начинается новый театр, к которому мы, в свою очередь, не привыкли. Иногда мне кажется, что это имеет право быть. Иногда мне это кажется поверхностным. А иногда в этой их наглости есть какая-то глубина, которую они, быть может, и сами не чувствуют.

– Что для вас преступно в театре?

– Враньё, наверное. В любых его проявлениях. А так – в театре может быть всё. И, конечно, нельзя делать из театра конъюнктуру, нельзя зарабатывать на этом деньги.

– Обычно за деньгами артисты театра идут в кино, если я не ошибаюсь. В чем для вас разница между театром и кино?

– В театре можно репетировать. А это значит, что можно ошибаться и искать. В кино, чаще всего, такого нет. Особенно в нашем, российском кино, где превалирует не полный метр, а сиюминутные сериалы. И отнюдь не всегда хорошие.

– А в чем выигрывает зарубежное кино?

– Выигрывает отношением продюсеров, предпродакшеном. У них подготовка мощнее, точнее и настойчивее. Это же диву даешься, когда у нас звонят и спрашивают: «А вы приедете на пробы?». Я всегда отвечаю: «Конечно, это же единственный способ поговорить с режиссером». Но сам вопрос и его постановка говорит о том, что что-то в российском кино не так.

– Я заметила, что у всех «фоменок», особенно у женщин, есть какая-то особенная манера говорить. То ли акцент ставится на конец предложения, то ли голос особенный. В чем заключается эта манера?

– Думаю, я понимаю, о чем вы говорите. Петр Наумович научил нас не ставить точки. Действие не должно заканчиваться. Так же и в жизни бывает: если что-нибудь заканчивается, это обычно начало чего-то нового. Однажды мне друзья-врачи объяснили, почему детям нельзя запрещать двигаться: чисто физиологически, они растут каждую секунду! У них растут кости и мышцы, но они же не осознают, что происходит. И удержать это не могут, поэтому и двигаются.

– То есть актер – как ребенок, которому нужно постоянно двигаться?

– Да. У актера движение мысли может порождать движение физическое, или наоборот. Но двигаться необходимо.

– Как проходят репетиции в театре?

– Это зависит от того, новый спектакль или восстановленный. Если новый, то процесс начинается с застольного периода. Все садятся и начинается разбор. Потом встаём на ноги и начинается поиск и выстраивание мизансцен. Это очень сложный процесс. Иногда выясняется, что всё рушится. Значит, взаимоотношения были выстроены не точно. И тогда мы опять возвращаемся «за стол», это частенько и при Фоме происходило. И опять встаем на ноги.

– В чем разница театра с Петром Наумовичем и без него?

– Колоссальная. Вот, например, сейчас мы играем спектакль, который при Петре Наумовиче был сделан, при нем же был снят и без него сейчас восстановлен. У нас больше 100 часов видео и аудиозаписей репетиций, и благодаря этому нам и удалось его восстановить максимально близко к тому, что было. Может быть, по смыслу мы даже вышли чуть дальше.

Знаете, это как в семье, где отец является непреложным авторитетом. Когда отца не становится в вашей жизни вообще, и вы понимаете, что больше никогда его не увидите, что тогда вы будете делать? После периода переживаний и страданий, вы продолжите жить. Ведь надо жить дальше.

– А Петр Наумович был авторитарным человеком? Вы бы могли сказать «деспотичным»?

– Деспотичным – точно нет, авторитарным – да. Я, знаете, не верю в демократию в театре. Да и вообще в демократию не верю. Для меня это способ прикрыть чьи-то конкретные интересы.

– Я знаю, что вы стали одним из первых актеров театра «Мастерская П.Н. Фоменко». Как выглядел театр в самом его начале? Была ли какая-то идея?

– Идеи не было: мы учились в институте, и на последним курсе вышел репертуар готовых спектаклей. И тогда мы все поняли, что было бы неправильно, если бы эта группа разбежалась и спектакли бы ушли. То были 90-е годы, когда все было можно. Денег не было, а когда денег нет, можно делать что хочешь. Вот мы и организовали театр. Поначалу арендовали площадки, много гастролировали за рубежом, а потом появилось помещение на Кутузовском.

Я по первому образованию не актер, сначала учился в Московском Институте Стали и Сплавов. Представьте себе, что я иду на лекцию по матанализу, и вдруг вижу объявление: «Идет набор в театральную студию». Вот я от нечего делать и пошел туда. А уже после того, как умудрился закончить институт, сразу поступил в ГИТИС, где Фома (Петр Наумович Фоменко) меня и взял.

А дальше потянуло. Как в «Апокалипсисе» Иоанна Богослова: начинается, и всё. И дальше до конца. Это интересная профессия, и она мне очень нравится.

– Почему?

– Просто потому, что я её люблю! Вы же не можете объяснить, почему вы любите своего любимого человека? Каждый раз, раскладывая по полочкам, вы будете умирать. Это – внутреннее чувство. То, без чего ты жить не можешь. А если можешь, то это не любовь. И объяснить это невозможно.

Фотографии: Тая Овод.