Журналист и литературный обозреватель Екатерина Врублевская написала о новой (первой!) книге Таши Карлюка «Океаны в трехлитровых банках», а также побеседовала с автором. О дегте, счастье и ракетах. И о книге, разумеется. Если еще не читали – горячо рекомендуем. 

 

Как только «новая искренность» устарела и перестала считаться трендом, появились «новые честные». Авторы рассказывают о себе, часто безо всякого сюжета, зато очень трогательно и до мурашек откровенно. Кросс-жанр автофикшн, появившийся, разумеется, во Франции где-то в семидесятых, в России прижился буквально несколько лет назад, успел стать остромодным и очень выручил наших миллениалов. Избавив от тяжелого термина «мемуары» и обязывающего «биография». Автофикшн – «вымысел абсолютно достоверных событий и фактов», популярная художественная форма, которую используют очень по-разному. 

Таша Карлюка тоже работает где-то на просторах этого жанра, умудряясь оставаться на границе с лирикой и не вписываться ни в один канон. Главред журнала «Сноб» Сергей Николаевич назвал  ее первооткрывательницей нового жанра лирического монолога. 

Карлюка как по старой даче бережно расставляет по своему нарративу ящики со спелыми финиками, раскладывает на скатерти пирожки с брусникой, которые напекла чуднАя еврейская бабушка, собирает урожай под палящим израильским солнцем, а по утрам слушает как где-то заливается петух. Карлюка из тех авторов, которые и в своей художественной прозе, и в репортажах, могут выписать грязную комнату и ошалевшую от недосыпа и безденежья героиню, так, что захочется немедленно в эту комнату заселиться, а с героиней поменяться местами. Такая романтизация происходящего – очень израильская черта и крайне полезный навык для всех прочих граждан. Израильтяне всегда поворачивают голову в сторону солнца. Карлюка ко всему прочему умеет повернуть в ту же сторону читателя. Так, спустя совсем непродолжительное время, читатель, обремененный проблемами, плохой погодой и действительностью, берется помогать Таше тягать ящики, перепачкивается сладкими фруктами, и вдруг… ему делается спокойно. Хорошо. И чаще всего немного грустно. 

Первая книга Таши Карлюка«Океаны в трехлитровых банках» – это пунктирная лапидарная проза. Шумная повесть о детстве девочки Фроси и рассказы, написанные в основном уже о более взрослых переживаниях. Зарисовки без виньеток и бантиков. Сантименты и разбитые сердца присутствуют, но совсем не мешают. 

Художественное высказывание Таши, как и полагается жанру, очень похоже на её собственную жизнь, и, разумеется, это глагол. Уроженка Киева, журналистка Таша оказалась в Израиле без денег, языка и друзей. Зато с энтузиазмом и любовью к велосипедным прогулкам. Она работала на кухне одного из лучших ресторанов Тель-Авива “Hotel Montefiore” без какого-либо опыта (не спрашивайте). Она жила в кибуце в комнате с дверью, где не оказалось элементарного замка, а из соседей имелись только несколько парней, поначалу настроенных не слишком дружелюбно. В какой-то момент она оказалась без крыши над головой и каждый день спала в разных местах. В квартире добродушных друзей, которые предлагали помощь. «Однажды ночью я ехала на своем старом, скрипящем велосипеде и поняла вдруг, что просто не помню, куда мне сегодня идти, у кого я сегодня ночую». Положение спас звонок друга Таши, который забеспокоился и начал возмущаться, когда же она наконец явится на ночлег.

Несмотря на содержательность и насыщенность собственной жизни, проза Таши – это ни в коем случае не приключение и не драма, это скорее бытописательство, где, если что-то и выходит из ряда вон и поднимает градус выше среднего, то разве что трогательный балаган, заехавший в дом вместе с гостями. 

Констатация фактов без лишней рефлексии и анализа. Проснулась, пошла, увидела, поехала. Карлюка говорит просто. Она рассказывает историю, в которой нет ничего особенного, и которая при этом подсвечена изнутри. Литературный критик Галина Юзефович говорит о таком свечении в прозе Этгара Керета. Между рассказчиком Карлюка и рассказчиком Керетом определенно есть нечто общее. Так невозможно говорить, не имея хотя бы каплю еврейской южной крови. Которая обеспечивает по праву рождения особое видение жизни, особое чувство юмора и до странности неистребимый оптимизм. 

Таша говорит, что неожиданно для нее самой повестка «еврейский вопрос» стала в её книге лейтмотивом и главной темой. Вместе с изданной рукописью она эту тему отпустила и закрыла. 

В её следующей книге лирическая героиня собирается исследовать любовь. Точнее не исследовать, конечно. А любить. Проза Карлюка не про теорию, она про практику. 

Киев, сирены и поза лотоса.

– Ты уехала из Киева в том числе по причине обстановки – из-за снайперов на улицах, из-за смены власти, из-за ощущения отчаяния, в которое тебя все это загнало. В связи с нынешней обстановкой в Израиле, да и вообще, чувствуешь ли ты здесь себя в безопасности? 

– Да, я работала в это время журналистом в Киеве. 24/7, месяцы была только в этом. Меня это очень опустошило, очень. Представь сдутый воздушный шар – вот так я себя чувствовала. 

До обстрела, до всего этого я чувствовала себя очень защищенной в Израиле. Теперь у меня двоякое чувство. С одной стороны, Израиль – страна, которая со дня своего рождения должна была воевать и нарастила мышечную массу. С другой, когда ты только приезжаешь сюда и видишь солдат с автоматами, какие-то картинки, к которым не привык, пугаешься и думаешь: «Сейчас произойдет теракт? Почему они с автоматами?» Это страшно. У меня было это ощущение, сейчас его нет. Зато теперь есть сирены и война – и это тоже страшно, очень.

 

– Ты помнишь свою первую сирену? Говорят, это своего рода боевое крещение для новых жителей.

– Конечно, помню. Она случилась несколько дней назад, в эту войну. Мне сказали, что нужно спускаться в мамад (бомбоубежище), а его у нас нет. Если нет мамада, нужно идти на лестничную площадку, а я как раз была дома и занималась спортом, мне оставалась минута до окончания тренировки. Моя первая реакция – я разозлилась и сказала: «Мазафака! Я вообще-то тут спорт делаю! Нельзя было минуту подождать!?» В общем, еще секунд 10 я качала пресс, а потом подумала, что будет странно, если ракета попадет, а я буду в позе лотоса. Это никуда не годится. Еще какое-то время я подыскивала подходящее место для укрытия, но на лестницу так и не вышла. Вместо этого сделала то, что делать во время ракетного обстрела категорически нельзя – стала смотреть в окно. Прозвучала еще одна сирена, и я увидела в небе вспышки. «Какое интересное совпадение – сирена и салют. Это надо снять». И первые секунды я снимала «салют». Кажется, мой мозг категорически не был согласен с фактом войны, поэтому придумал салют. Защитная реакция, понимаешь? 

С третьей сиреной я вышла на лестничную площадку, там стояли все мои соседи. Они удивленно спросили: «Ты что, все это время была дома?» Никто не паниковал. Они все израильтяне, они привыкли и видели что-то подобное не раз. Но все равно у всех в глазах читался страх, даже, когда они пытались шутить во время взрывов. И самое ужасное, как всегда, это неизвестность: ты не понимаешь, что будет и когда закончится.

 

– Скажи, а что с твоим базисным ощущением безопасности? Ты не раз говорила, что ты очень закрытый человек, что тебе сложно идти на контакт. Насколько тебе комфортно в спокойное время, но в кафе, забитом людьми? 

– Я не люблю толпы. С детства не люблю “коллективные гуляния”. Помню эти толпы на Крещатике в праздники, и никогда не понимала, в чем смысл этих хождений вперед-назад. По этой же причине в Тель-Авиве в Пурим я стараюсь не выходить из дома, а в пятницу не сижу в кафе. Я смотрю, людям это в кайф, а для меня – муки и сомнительное удовольствие. 

Хотя мои друзья прочитали несколько моих интервью, где я называю себя консервной банкой, и сказали, что на самом деле все не так запущено. Я закрытый человек, но при этом люблю людей. Такой общительный интроверт.

Помню в один мой не лучший день друг и мама пытались выяснить у меня: “Что случилось?”, а я ни единого слова не могла из себя выдернуть, тогда они сказали мне: «Тебе сейчас хреново – сиди и пиши. Вот сиди и пиши!» Я никогда не думала, что можно в состоянии, когда тебе плохо, сесть и начать писать. Проговаривать, говорить, неважно. А оказалось, не только можно, но и нужно. Если ты закрытый человек, тебе не нужен человек, чтобы поделиться. Ты можешь реально взять и написать.

– Что выберешь, если тебя что-то беспокоит, позвонишь другу или возьмешь чистый лист?

– В последний год стала сознательно идти к людям в такие моменты. Это круто, это сближает тебя с человеком, потому что вдруг ты слышишь: «Я тоже», «У меня тоже», «Да ты не одна, не парься». Рядом с тобой уже не только твои мысли и твоя голова, которые зациклены на проблеме, но и кто-то другой, который возьмет и развернет тебя к другой точке зрения. И это очень важно.

– По поводу «ты не одна, ты с кем-то». Насколько вообще важна для тебя принадлежность к какой-то группе? Ну скажем принадлежность к писательской тусовке, «новым честным», не знаю, феминисткам или любой категории людей, объединенных некими установками и названием? 

– У меня никогда не было цели находиться в группе людей пишущих или каких-либо еще. Я всю жизнь занимаюсь журналистикой, и при этом никогда не работала для одного издания – всегда на несколько журналов. Брала тему, которая интересует в данный момент, и размышляла, кому это может подойти. Но в плане быть в каком-то комьюнити – нет.

– А какие темы тебя интересуют?

– Как журналиста? Чаще всего интервью или какой-то сумасшедший репортаж, типа переодеться в бомжа и пожить так три дня на улице с бездомными или весь день быть слепой. То есть реально не открывать глаза (надеть повязку), но продолжать жизнь обычного человека – ездить в метро, делать покупки, смотреть фильм в кинотеатре, готовить яичницу. Но интервью _ это номер один. Если мне нравится кто-то из людей, я хочу все о нем узнать, все прочитать и потом проговорить с ним два, три часа. Это мое самое любимое дело – говорить с умным человеком. 

-А с не умным? (улыбается).

— С не умным меньше, (разумеется, улыбается в ответ). Все, с кем делала интервью – они правда были очень мудрыми. 

 

Книга, деготь и гендерные стереотипы.

– Ок. Вышла твоя первая книга – и ты?

– И я поняла, что мне не хватает информации. Не понимаю, как следует вести себя писателю. У меня появились вопросы касаемо встречи с читателями или того, что делать, когда мне пишут хорошие или плохие отзывы. Вдруг я поняла, что мне срочно, просто срочно нужно встретиться с писателем и задать все эти вопросы.

Смешно, что за неделю до выхода книги я познакомилась с Диной Рубиной (уже лично), хотя я брала у нее интервью 8 лет назад, но это было по скайпу. Вышла смешная история. У нас с Диной Рубиной один редактор (Ольга Аминова). Когда я была в Киеве, она мне написала, что нужно привезти из Киева деготь и отдать Дине Рубиной, потому что деготь помогает от «короны». Я тогда подумала, что это как-то странно – везти деготь. К слову, деготь я никогда до этого не видела. Оказалось, что он чудовищно воняет. При этом нельзя упускать такой отличный повод наконец-то встретиться с Диной Рубиной.

В итоге, когда я приехала в гости к Дине Рубиной, поняла, что не хочу вообще в этот день говорить про писательство, вот вообще не хочу. Мне было просто по кайфу побыть у нее дома, поесть то, что она приготовила, пообщаться с ней, с ее мужем, с ее собакой Шерлоком. И я вообще не думала про книжку. В итоге книга вышла через неделю после нашей встречи, а все мои вопросы так и остались со мной. Очевидно, нужна еще одна встреча.

– Кто твой читатель? У тебя есть какой-то средний портрет и считаешь ли ты, что твоя проза предназначена для женщин? Сейчас не принято, для некоторых оскорбительно до глубины души, использовать гендерные стереотипы. Как это для тебя, делишь ли ты прозу на женскую и мужскую?

– Лет пятнадцать лучшими моими друзьями были только мужчины, и лишь в последние годы у меня появились подруги. Так что, думаю, у меня не получится писать только для женщин или только для мужчин – слишком интенсивно влияние первых и вторых. И, вместе с тем, я думала, что то, что я пишу, должно нравиться женщинам, но, судя по тому, что я знаю о своих читателях, среди них много мужчин, и меня это немного удивляет, потому что очень часто это не то, чтобы качки, но солидные мужчины, и вдруг они мне что-то пишут. И мне любопытно, как так получилось, что мужчины, которые днем в костюме, а вечером в спортзале, читают мой текст. Опять же, в очередной раз я понимаю, что ни фига мы не знаем людей, ни фига мы не знаем, что они читают, что они любят, что они слушают, и очень часто за такой скалой прячется ранимый человек.

– Для тебя важен посыл, месседж книги, и нужен ли он вообще? Что для тебя первично в тексте? Мне показалось, что твой текст скорее не про месседж, а про чувство, ощущение.

– Я всегда обращаю внимание в первую очередь на форму и на то, захватывает ли, интересно ли мне, хорошо ли от того, что я написала, а потом прочла. Но по факту, когда книга “Океаны в трехлитровых банках” уже родилась, и я держала её в руках, я вдруг поняла, что она фактически посвящена теме еврейства, толерантности, расизма. Это очень смешно: у меня же была в руках рукопись, в ворде, я её читала раз сто до издания, и по-настоящему поняла, о чем она, только, когда книга была издана.

Я поняла, что меня очень долго не отпускала эта тема. Что странно, потому что у меня славянская внешность, у меня не еврейская фамилия, я не сталкивалась с ситуацией, в которой меня обижали по национальному признаку. Но все равно, конечно, в воздухе это всегда витало, это чувствовалось, и меня очень интересовала тема еврейства.

Приехав в Израиль, я столкнулась с интересной историей – здесь я не еврейка, здесь я русская. И тут уже надо было говорить: «Я не из России, я не русская, я из Киева, там украинцы». И надо было это доказывать. «И вообще я не украинка, я еврейка». И это все меня не отпускало на протяжении 5 лет. Сейчас, мне кажется, я тему эту абсолютно закрыла для себя, успокоилась.

 

– Это правда, что ты 7 лет редактировала «Фросю»?

– Да, и “Быть Фросей Шнеерсон”, и рассказы, которые вошли в книгу. Мне просто было очень кайфово в этих историях. И я поняла, что книга еще не готова. Это не так, что 7 лет я сижу в подвале и редактирую как сумасшедшая. Нет, я жила своей жизнью. “Быть Фросей Шнеерсон” я написала за два месяца, еще живя в Киеве. Поняла, что все, костяк готов, но повесть пока не идеальна, надо сидеть перечитывать и менять слова, предложения, что-то выбрасывать, добавлять. Но я не сидела над ней круглосуточно. Я переехала в Израиль, первый год я вообще просто тусовалась, общалась с друзьями, начала открываться, работала поваром и просто училась жить. Правда, когда, жила в деревне на севере, помню несколько месяцев сидела над рукописью и только и делала, что работала над ней. Она просто ждала своего времени, и, в какой-то момент, где-то за год до письма Аминовой с предложением стать моим литературным агентом, я сказала себе: «Все, книга готова, все хорошо».

 

– О чем сегодня переживает твоя лирическая героиня, что её беспокоит, и насколько сегодняшняя Она отличается от той, которая закончила последнюю строчку твоей первой книги?

– Она выросла. То есть, я выросла, а она повзрослела вместе со мной. Из доброй девочки, у которой вместо мозгов были облака и сладкая вата, она превратилась в немного злую девочку. И, мне кажется, это признак выздоровления.  

Этот год был для меня очень сложным: любовь с разбитыми сердцами и тарелками, безденежье, первое в моей жизни предательство, ощущение полного одиночества и ненужности, постоянные неудачи во всем. Кажется, слово “нет” в это время я слышала чуть ли не каждый день. 

Знаешь, мне кажется переживания по сути всегда одни и те же, но основное, как мне кажется отличие – раньше, когда была проблема, реакция была: “Проблема? Фак! Я не справлюсь!”, а сейчас: “Проблема? Окей, сейчас выпью кофе и буду решать”. 

 

Токсичные отношения, велики и, наконец, счастье. 

– Ты довольно много пишешь о токсичных отношениях. Насколько тебе близки неологизмы вроде «токсичные отношения» и прочие перемалывания травмы, которых сейчас много и в литературе и вообще вокруг, и насколько тебе важна актуальная повестка в тексте?

– Я не буду писать о токсичных отношениях, если у меня их не было. А, если я о них написала – значит, почувствовала это на собственной коже. Дело не в актуальной повестке в целом, а в том, насколько это актуально для меня самой. 

Две мои главные влюбленности в жизни были теми самыми токсичными отношениями. В момент, когда это происходит, ужасно больно, и ты скорее хочешь хэппи-энда, но, когда все заканчивается и ты выжил (если выжил), то обнаруживаешь себя на этаж выше. Конечно, было бы здорово “расти” безболезненно, но жизнь, кажется, устроена иначе, и ей все равно, когда тебе больно. Думаю, она (жизнь) даже этого и добивается – твоей боли. 

Можно промолчать об этом, и вообще никому не рассказывать, но это то, о чем мы говорили в самом начале. Открыть рот – значит, открыть сердце. Открыть сердце – значит, стать ближе к человеку. Найти себе подобных – разбитых, неидеальных, сомневающихся, и спасать друг друга, просто сказав: “Тебе тоже разбили сердце? Не переживай, с тобой все в порядке, со всеми случается”. 

 

– У тебя была сумасшедшая жизнь в Израиле, которая заслуживает отдельной книги. Расскажи немного о ней, о работе поваром, как ты вообще оказалась в этой профессии,  о своем путешествии на великах, о ночевках каждый день в новом месте.

– Да, кажется, об этом и будет моя книга номер два… 

Поваром я стала, потому что нужны были деньги. Идя туда, думала, что кухня – это тоже творчество. Увы, не совсем. Больше напоминает завод или швейцарские часы с налаженным механизмом. Но иногда, чтобы было не так драматично работать, я представляла, что мы оркестр: орущий шеф – дирижер, а мы – музыканты. Кажется, не последней причиной того, что я там работала два года, были белый китель, который мне очень шел, японский нож, которым я совсем неплохо резала, и клиенты, довольные глаза которых я видела, когда они ели то, что я приготовила. 

– А что за история с великами? 

– Велосипедное путешествие – это от любопытства и отчаянья. Представь, я около года в Израиле, какое-то время работаю в “русском болоте” журналистом. И вот, я сбегаю из этого болота и остаюсь ни с чем: без работы, без денег, иврит еще никакой, но при этом страшно хочется писать и ничего другого. Я даю себе две недели «на подумать», снимаю саблет – комнату в южном Тель-Авиве на улице Членов – и судорожно думаю над идеями. Время поджимает, деньги заканчиваются. Я спрашиваю у себя: “Что я люблю и что я хочу делать”, и тут меня осеняет. Я люблю писать и кататься на велосипеде. Израиль на велосипеде, с севера на юг, с палаткой, спальным мешком, без денег.  Быть волонтером у людей, за еду и ночлежку. Узнать страну, израильтян, выучить язык, а главное – писать об этом. Так и произошло. И появилась довольно любопытная серия заметок «Главное – выйти из дома».

Правда, я хотела делать это одна, но в последнюю минуту ко мне присоединился мой друг Алекс Замошкин. Он программист, бросает свою крутую работу и едет вместе со мной и фотоаппаратом. Около двух месяцев мы так жили. Я писала, он фотографировал. Спали у людей, в палатке, в юрте, в спортивном зале, в клумбе. Ели коттедж, огурцы и туну (консервированный тунец). Много крутили педали и несколько раз чуть не попадали под колеса автобусов и грузовиков. Однажды нам помогли солдаты, когда у нас закончилась вода. В другой раз люди впустили нас к себе домой принять душ, другие люди разрешили постирать наши вонючие вещи в своей стиральной машинке. Израильтяне, арабы, друзы, русские… Нам крутые люди встречались в дороге. Всегда помогали. В один “прекрасный” день мы с Алексом разругались, и он уехал на автобусе в Тель-Авив, а я осталась в деревне на севере на год. Но меня это не отпускает и я хочу завершить… Путешествие на велосипеде с севера на юг Израиля, с палаткой, спальным мешком и без денег. 

– Когда ты первый раз оказалась в Тель-Авиве, тебя изумило то, как люди здесь любят жизнь, и ты сказала, что хочешь этому научиться. Тебе это удалось? 

– До сих пор учусь. Порой я становлюсь на какое-то время израильтянкой.

– Что это значит?

– Даже, когда есть проблемы, то их как будто и нет вовсе: “Все сделаем, все решим, о чем речь, идем сейчас лучше выпьем, потанцуем, а потом будем решать”. Это, мне кажется, южная кровь, израильская, солнечная. А порой включается моя северная, холодная – даже когда все хорошо, все равно отключаются эти яркие краски, включаются черно-белые. У израильтян правда этого нет. Я очень много была среди израильтян, они вообще не видят черно-белое, они быстро забывают плохое и идут дальше. Я так жадно этому училась и сильно расстраивалась каждый раз, когда у меня не получалось.

И это правда огромная работа. Я еще не разгадала секрет. Думаю, что нужно пожить намного дольше в этой стране, пообщаться с людьми, познакомиться с ними получше, чтобы понять это счастье – даже когда все плохо, мы все разрулим и все будет хорошо.

– Если ты поймешь, с тебя книжка.

– Ох, если я пойму, думаю, первое время буду учиться жить по этому рецепту. Просто буду жить. Да, буду рада найти этот рецепт! Ведь это круче даже, чем рецепт идеального пирога! Хотя, может, в этом и есть секрет? Ведь, для израильтянина, рецепт идеального пирога – реальная причина быть счастливым. Пусть даже пару часов. Для нас – это мало (пару часов), а для них – много. 

 

*20 июня в 19:30 в книжном магазине «Бабель» в Тель-Авиве состоится встреча Таши Карлюка с читателями.

 

Фото: Лия Гельдман

Текст: Екатерина Врублевская