В 1977 году он уехал в Израиль и спустя 36 лет вернулся в Москву. Танковый ас, поэт, врач. Про таких людей говорят — талантливый человек талантлив во всем. Мы встретились и пообщались c Ионом Лазаревичем Дегеном в стенах московского “Гилеля”.

— Ион Лазаревич, расскажите про свой первый визит в Москву.

— В первый раз я был в Москве в полку резерва офицеров бронетанковых и механизированных войск Красной Армии на Песчанке. Последняя станция метро тогда была Сокол. От станции надо было на костылях шагать на Песчанку, и это было трудно невероятно. Но я только ночевал в казарме, а так все дни проводил в Москве, «набирался интеллигенции». Пытался попасть в какой-нибудь театр, ходил по музеям. И вот, однажды днем я оказался в Большом театре. Представляете себе, днем в Большом театре? Найти билеты на спектакли тогда было практически невозможно. Я пробился куда-то к кассе и увидел небольшую очередь, в основном из девочек, у которой было написано: “Касса брони”. Я вышел из своей очереди, увидел слабое звено в той и подошел к симпатичной девочке, которая там стояла — она была моей ровесницей или, может быть, чуть старше.

— Это касса брони? Это для меня — вы видите, я же танкист.

— Нет, это касса брони для работников посольств и иностранных дел.

— Но я представитель военной миссии в  Германии. Я в Германии воевал и был там ранен.

Она улыбнулась мне и говорит:

— Вы хотите на «Кармен» или на «Риголлето»? В Большой или в филиал?

Я услышал какой-то акцент нерусский. Говорю:

— Ну, если было бы возможно, то и в один, и в другой, но лучше все-таки на «Кармен».

— Сколько Вам билетов?

— Если Вы пойдете со мной, то два.

Я страшно смущался, с девицами не умел общаться вовсе, а здесь вдруг проявил себя. И она взяла мне два билета на «Кармен». Кармен пела Давыдова, а Микаэллу – Шпиллер. Вы не представляете, что это было! И я не знал, в кого я больше влюбился: в Кармен или в Микаэллу. А девушка сидела рядом со мной. Потом, после оперы, я был где-то в облаках… Мы вышли, сели на скамейку, и я ей читал Маяковского. Мы договорились, что встретимся с ней на следующий вечер.

На следующий день в казарме меня вызвал к себе командир полка, начальник особого отдела, и начал с меня спускать шкуру: «Твою мать! Тебе что русских девиц не хватает? Иностранка тебе нужна?!” Девушка оказалась стажеркой в английском посольстве, студенткой-слависткой Кембриджского университета.

Ну, во-первых, откуда я знал?! И, во-вторых, ну какое это имело для меня значение? В итоге я получил 10 суток ареста и не пришел на следующий вечер на свидание. Мне за это до сих пор стыдно. Вот таким был один из моих московских опытов повышения интеллекта. Вот так я воспитывался.

— Раз уж Вы затронули тему воспитания и приобретения опыта, расскажите, пожалуйста, о каком-нибудь памятном для вас еврейском опыте?

— Был у меня один еврейский опыт, в военное время. Правда, я его сейчас дико стыжусь. Но, поскольку вы молодые, и надо, в конце концов, когда-то исповедаться, то я вам о нем расскажу. Я был в ту пору командиром танкового взвода, и ко мне во взвод прислали старика-лейтенанта Сегала, который прошел КУКС (Курсы Усовершенствования Командного Состава). Он был командиром-офицером НКВД.

Во-первых, вам надо было бы посмотреть на этого Сегала. я не считал себя Аполлоном Бельведерским, но я был здоровым и сильным юношей, спортсменом, а тут ко мне поступает «старик» 30 лет. В кирзовых сапогах-говнодавах, из которых торчат тощие голени. И бегать не умеет. Мало того: все офицеры на марше едут на левом крыле танка, а он, видите ли, боится сидеть на левом крыле танка и лезет в башню. Меня это страшно возмутило.

И тогда я договорился со всеми офицерами – не только моего взвода, всей роты – занять все места на танке так, чтобы и мухе негде было сесть, и осталось только место на левом крыле танка. Я скомандовал: «К машине!». Все бегут, все успели к танку, и, конечно, пока Сегал добежал, все места были уже заняты. Я ему уступил свое место, а сам сел справа. Это был танк Т-34, я схватился руками за пушку и, понимая, что меня сейчас ждет, говорю своему механику Борьке Макарову: «Борька, выжми из танка всё, что только возможно! И на всех ухабах — жми на полной скорости! Чтобы всех из танка вытрясло». Сегал в полной истерике сел на мое место, схватился двумя руками за люк механика-водителя. А я понимал, что, если сейчас оторвусь от пушки, меня ждет смерть, потому что я попаду под гусеницы. Сидеть на этом месте было невозможно, но мне надо было «обкатать» Сегала. И я это сделал. Сегал был в такой истерике, что несколько дней не мог разговаривать. Будучи дико возмущенным, я, минуя командира роты, обратился прямо к командиру батальона. Командир был у нас очень хороший, украинский дядька, майор Дорош. Я говорю: “Уберите от меня Сегала!» Если бы этот Сегал попал к самому страшному антисемиту, ему было бы значительно лучше, чем когда он попал ко мне. Куда он делся, что с ним стало — я не знаю.

— Вы говорили, что восхищались, верили в Сталина, коммунистические идеалы, а потом стали верующим евреем и уехали в Израиль. Как и когда случился переход?

— Я ходил в детский садик, где меня воспитали соответствующим образом: дедушка Ленин, великий Сталин и все такое прочее. А потом я стал октябренком, пионером, комсомольцем. На фронте мечтал вступить в партию. Не ради карьеры, как вы понимаете — карьеру не делают на свиданиях со смертью. Я стал коммунистом и продолжал им быть. А в 1956 году я услышал от своего главного врача, что вот евреи ей жить не дают: “Здесь вы требуете оборудование для хирургического кабинета, а там, на Синае, бедные египтяне гибнут от евреев”. Я посмотрел на нее: «Варвара Васильевна, какие евреи? На каком Синае? Я ни о чем этом не имею представления. А то, что я требую инструменты, ну, посмотрите, чем я сегодня оперировал! Да при Петре I нужно было выбросить все эти инструменты! Представьте, что я вашего сына буду оперировать. Вы хотите, чтобы я его оперировал этим дерьмом?»

Я вышел, моросил осенний дождик, дворник Андрей убирал опавшие листья — больница была в лесу. Я вспомнил, в подполье говорили, что Андрей — баптист. Я подошел к нему и говорю: «Андрей, у меня к вам большая просьба. Я знаю историю древней Греции и древнего Рима, я знаю в небольшой степени историю древнего Китая и древней Индии. Мне Варвара Васильевна сказала, что я еврей, а кто такие евреи, я не знаю. Дайте мне Библию прочитать».

Он говорит: «У меня ее нет, вы коммунист. Я не хочу, чтобы мои дети оставались сиротами».

В те дни, когда я оперировал, то оставался на ночь дежурить. В десять вечера начался страшный ливень. Раздался стук в дверь, зашел этот самый Андрей, вытащил из-под ватника старую Библию и дал ее мне. Так в 1956 году началось мое еврейское воспитание.  Первую книгу Библии, Бытие, я принял в штыки — ну, думаю, это ерунда, сказочки. Вторая книга меня потрясла законами. Я же знал, когда это было написано, знал цивилизации, при которых могло возникнуть это.  Я понял, что это не с Земли. Постепенно начал читать, а потом увидел, что все мировое искусство  от Караваджо до Шагала — это первая книга Библии. И я не мог понять, почему же они, такие глупые, понимают первую книгу, а я, такой умный, не могу ее воспринять. И я начал потихонечку все глубже и глубже входить в это дело.

Прошло 13 лет. В одно прекрасное утро из своей комнаты вышел наш 15-летний сын с раскрытой книгой Ленина и спросил меня:

— Папуля, ты читал эту статью?

— Какую статью?

— Партийная организация и партийная литература.

— Конечно, читал.

— Ну что ж ты говоришь, что родоначальник фашизма Муссолини? Вот посмотри,  1916 год, Ленин. Вот самый ортодоксальный фашизм, Муссолини-то отсюда пошел.

И действительно, потом я уже понял, что Муссолини-то пошел из Ленина, но я ж тогда этого не знал.

— У тебя ж вокруг лысины этого подонка — сияние.

— Да как ты смеешь?!

Я раскричался и все такое прочее. Сын положил книгу на стол и, обиженный, пошел в свою комнату. Я весь кипел, взял книгу и стал смотреть. Боже мой, ну я же 18 лет тому назад читал эту статью. Как же я ее читал? Конечно, я извинился перед сыном. И началась ревизия, в результате которой, я понял, что все это демагогия и бред сивой кобылы. На этом окончательно закончился мой марксизм-ленинизм и осталось только твердое восприятие Танаха. Вот так из коммуниста я превратился в настоящего верующего еврея.

— Расскажите,про Ваш отъезд в Израиль, какие были первые годы. Какой Вам показалось новая страна после Советского союза?

— Об Израиле у меня были некоторые представления еще из Союза, но не очень точные и не очень обширные. Мы полетели через Вену и Мюнхен в Израиль. Сидим в самолете, очень вкусно кормят. В «Дугласах» меня так не кормили. Когда я работал на целине, летал на кукурузнике, меня вообще не кормили, а здесь – израильская жратва, и вдруг пилот по радио передает: «Наш самолет пересек воздушную границу Израиля». Смотрю в иллюминатор – подо мной россыпь огней Тель-Авива, такого я никогда в жизни не видел. Потом я видел Манхеттен, Рио-де-Жанейро, столицы 66-ти стран, в которые мы с Люсей путешествовали (поскольку в Советском союзе я был невыездным, так я решил это компенсировать в Израиле). Такими были первые впечатления.

Профессор Конфорти принял меня с распростертыми объятиями. Его «Оперативная ортопедия» была у меня настольной книгой в Киеве, и я вообще не  имел представления, что он не только еврей, но еще и израильтянин. Когда я пришел к нему, он сказал: «Знаешь, Деген, я знаю все твои работы, но я не знал, что ты еврей». А потом, когда мы выходили из кабинета главного врача, он обнял меня: «Судя по всему, так ты не просто хороший врач и хороший ученый, ты еще и хороший еврей».

Дело в том, что к главному врачу я приехал 1 мая. Нищий совершенно, спустился с моего киевского уровня до уровня “начального израильтянина”, билет до Иерусалима 30 лир, до Тель-Авива – 25, а из Тель-Авива до Кфар-Сабы – еще 4, да это же еда на целую неделю! Приезжаю, смотрю, над больницей реет красное знамя. Меня это несколько удивило. Захожу в больницу, спрашиваю, где главный врач. «Какой главный врач? Мы работаем сегодня по системе Шаббата, сегодня ж праздник, 1 мая”. Твою мать… Праздник победившего коммунизма. И надо же мне в Израиле это увидеть. Это же мне возвращаться за те же деньги и опять ехать.  Хорошо, что я тогда встретил своего друга и остался у него.

На следующий день прихожу к Конфорти, он обрадовался, повел меня к главному врачу. Главный врач начинает со мной говорить, Конфорти ему рассказывает, какой я сверхортопед и прочее, и главный врач говорит: ”Но он же не знает иврита”. И здесь я не выдержал, всё наложилось, и я ему говорю на своем иврите, что «Я еще иврита не знаю, но я, твою мать, буду знать! А ты не был врачом, и не будешь врачом!». Вот это «не будешь врачом» вызвало во мне колоссальное затруднение. Будущее время, ох… И я что-то соорудил в прошедшем и настоящем времени, похожее на будущее. Решил, что этого не достаточно, и закончил такой красноречивой фиоритурой, которую услышали мои подчиненные в наушниках.

Главврач потом он извинялся передо мною, предлагал быть заместителем Конфорти, пока тот не уйдет на пенсию через два года. А вот у Люси было всё хорошо, она архитектор, и ее сразу полюбили.

— Вы уехали в 1977-м году, это было время отказников. Были ли Вы как-то вовлечены в это движение, и не боялись ли преследований власти?

— Боялся, боялся, разумеется. Но дело в том, что наш сын, поступив в университет, был единственным евреем на 174 студента факультета. Вы представляете себе? Победитель многих физико-математических конкурсов, его в Физтех приглашали, а он поступил в Киевский университет. Тогда Люся тоже выдала почти танковую тираду. А он сказал: «Я вас очень люблю, я не представляю себе жизни без вас, но в день, когда я окончу университет, я уеду в Израиль, а вы как хотите». И вот сын приходит с дипломом после окончания университета: «Я вас сейчас удивлю». И сына, еврея, приглашают в две аспирантуры в Киеве, а не в Москве. Вы, наверное, не очень понимаете это. Приглашают в аспирантуру полупроводников и в аспирантуру кафедру теоретической физики Киевского университета. И сын говорит: “Завтра подаем заявление  на выезд  в Израиль”. Люся сидит за журнальным столиком. Я задираю нос — я очень хороший столяр, я этот столик сделал. Люся провернула диск телефона, считая, что ее не подслушивают: «Чего вы хотите? Тебя пригласили заведующим кафедрой, тебя пригласили в аспирантуру. Я — руководитель группы в Киев-проекте. Всё у нас есть. Мы самодостаточны». Мой сын сидит за столом и задает маме вопрос: «И ты согласна прожить всю жизнь с указательным пальцем в телефонном диске?»

Люся рассмеялась, и на следующий день мы пошли подавать документы.

— А как Вы встретили свою замечательную жену?

— Она показала, где находится мое общежитие своему двоюродному брату, зашла, сказала «здрасьте» и села на табуретку. Через 20 минут она ушла. Я сказал ее двоюродному брату, что она будет моей женой, на что он ответил, что через несколько дней она выходит замуж, а я ему: «Я ж тебя не спрашивал, замужем ли она, есть ли у нее дети, я просто сказал, что она будет моей женой, вот и всё».

Фото: Мария Карпухина